Я бы сфотографировала, как из окна, этаже на десятом-одиннадцатом, психоделической ядовито-оранжевой новостройки торчат два кроссовка на палочках, с высунутыми языками; как будто Тыквоголовый Джек закинул свои ноги-жерди на подоконник и размечтался; я бы щелкнула умилительную старушку в очках на веревочке, которая сидит напротив меня в вагоне метро и, тыча артритным пальцем в кнопку, читает что-то с навороченного наладонника.
Я бы еще сфотографировала трех белобрысых пацанят, лет пять-шесть-семь, которых папа вывел гулять с велосипедами, грузовичками и воплями, - и теперь ловит у лавочки по одному за загривок, как котят, и умывает водой из бутылки БонАква; эти дети утром гоняются у меня под окнами и орут "Я тебя порваю! Порваю тебя!"
Я бы сфотографировала цветы в горшочках на фонарных столбах в моем дворе, и вальяжную, обворожительную корову, лежащую на главном фонтане ГУМа - она раскрашена под лягушку, с пупырышками, с темной спинкой и салатовым брюшком, в очах у нее истома, на голове корона, а во рту золотая стрела, и губы накрашены алым - "а я все чаще замечаю - меня как будто кто-то подменил..."
Я бы сфотографировала маму снизу - сонную, мятую, с облаком нечесаных золотых волос над головой, - когда я стою под балконом и ору: "О прекрасная Брунгильда, будь моей женой!" - и идиотически скалюсь во все тридцать два, а она замахивается на меня воображаемым цветочным горшком, скроив воинственную мину; и ее же, когда она шипит, качая перед котом растопыренной пятерней, и Котя подбирается весь, пучит глаза, шумно выдыхает, начинает ходить туда-сюда и наконец сладострастно вцепляется клыками в круглую белую мамину руку, и мама подскакивает, вопит и радуется - "Вера, он Боец! Боец! Второй раунд!"
Сфотографировала бы свою руку с ногтями, на которые все не наглядеться, и кольцом с семью слонами и слонятами, Любовь Толкалину, тонкую, почему-то почти блондинку, длинноресницую, со скулами, в маленьких шлепанцах и длинной белой юбке, бегущую с пакетами по Охотному Ряду; и смуглого, черноволосого херувима за соседним столиком в "Марракеше" - он закуривает, обняв сигарету двумя сандаловыми пальцами с идеальной лункой, и заглядывает в меню - черные пряди медленно сползают и падают у глаз, берут его лицо в скобки - я бросаю кристальный сахар в пиалу, и он звонко трескается на дне: дзинь-крк-крк.