(с) Сережа Сараханов
Эля говорит, у меня за год изменился даже голос, до интонаций. Что это чья-то чужая девочка, Эля не узнает ее и пока не решила, нравится она ей или нет.
Алена говорит, что наоборот, я не изменилась совсем, где мои платья и каблуки, дипломы, мужья и дети, мозги и капиталы.
Как любил говаривать отец Артура, одессит и красавец, проживший большую безумную жизнь: "У нас все было, кроме ума и денег".
Я правда долго еду, как-то слишком долго: через уколы и операционные, съемные хаты без мебели, три дня в Киеве в прошлом августе, после которых хотелось сменить кожу как минимум, тот прекрасный вечер в "Практике", когда десятеро моих друзей читали стихи, то прекрасное утро под Нижним Новгородом, когда я влетела на полному газу в сосну и сломала ее пополам, как и квадроцикл, через роскошный Новосибирск, через ад и ад, через десять счастливых съемочных дней в Смоленске, через один веселый роман, через Киев в октябре и декабре, целая чертова цистерна слез, можно было вылить в бассейн и пустить уточек, через Кубу и Пермь, через чернейший январь, через Гоа в феврале и марте, месяц разговоров о Боге, щемящая красота и сладкое ощущение собственной крошечности, через премьеры, съемки и спектакли в Доке, ссоры и способ пережидать катастрофы в рыжей кофте Кости Щ, через похороны, через безумные гастроли в Екатеринбурге, через цветущий майский Киев, где мы хохотали так, что я натурально ползала под столом и булькала, через Стамбул, через пахоту-пахоту, Усадьбу Джаз, закрытие сезона в двух театрах, психотерапию и вялое отвращение ко всему живому - а тут городские сумасшедшие ходят с теми же табличками, что и год, и четыре назад, в караоке-баре на Приморском по-прежнему заказывают Профессора Лебединского, в журнале "Пассаж" выходят тексты моего авторства, Даше, которой год назад только поставили брекеты, через пару недель их снимают, Маша с Ирой празднуют год и четыре месяца вместе - и у тебя страшноватое чувство, что ты вернулся в то самое лето, когда вы сидели вчетвером, с Кумиром Юности, Элей и Рыжей, прямо на асфальте в центре города ночью, в белых штанах, и распевали что-то из "Бременских музыкантов"; когда Лялю выгнали из дома вечером, и вы взяли свечку, зажгли ее на автобусной остановке и заседали там втроем, поедали черешню и клубнику; когда Мишка сидел в твоей футболке с доктором Хаусом на кухне у Эли и тер морковку для плова с мидиями; когда девочки на тренинге говорили тебе, как они будут скучать; в то самое лето, когда ты вдруг проснулся всемогущим и поразился, до чего это простое и естественное чувство; у меня ощущение, будто я хемингуэевский Старик, который ушел год назад в море и пообещал вернуться с баснословным уловом, а приполз голодный, тощий и сломанный поперек, хрен с ним, что без рыбы и без лодки, хорошо хоть живой вообще; тут тебя страшно ждали и любят, холят и кормят, теряешься и ждешь подвоха, попахивает то ли сектантством, то ли хлестаковщиной: ты же совсем не такой хороший, чтобы забирать тебя по утрам и возить завтракать к китайцам на Канатную, к туркам на Успенскую, в кино и на джазовые концерты, отдавать тебе ключи и звонить специально спросить, как настроение - в двух других моих любимых городах всем категорически похуй, как мое настроение, и как-то неловко здесь от такой заботы, даже такой attention whore, как я. Жаркое утро, я сижу в той самой алениной квартире для гостей, где столько пито и плакано в прошлом году, с пластырем на колене (ободрала о волнорез), и мне совсем неинтересно, с каким списком потерь я окажусь здесь в следующем году.
Мне нужен веселый и глупый курортный роман на неделю, такой, чтобы по факту не знать даже фамилии, не то что координат; белую юбку до пят и, пожалуй, еще одни босоножки на ремешках. Тогда Одесса из 3D-музея Старых Добрых Времен превратится во что и должна - съемочный павильон для самого крутого эпизода твоего лета, и счетчик обнулится.
