А в шестьдесят не мизантроп –
Тот, может быть, душой и чист,
Но идиотом ляжет в гроб.
(с) Нет, не я
Меня очень потешно ненавидят: приходят так, садятся, оправляют оборочки юбки и говорят:
- Верочка, слушай, я тебя ненавижу. Люто просто, правда, до бессонницы. Прямо вот прийти и задушить тебя шнурком. И все говорят – Катя, она хорошая, ну чего ты взъелась. А я не могу, меня прямо трясет. Что мне делать, Верочка?
И я так кхе-кхекаю в кулачок, сажусь напротив, разливаю чай и говорю:
- Ну что ты, не надо, солнце. Я себя тоже когда-то очень не любила, теперь вот привыкла. Ничего, все привыкают. И ты тоже. Все наладится.
Я помню, в самом начале второго курса мой огненный армянский друг
khait долго пытал меня насчет людей, которым мне хотелось бы отомстить или там объектов черной зависти, или таких, на которых хочется ночами точить нож о плиту. Я очень честно морщила лоб и пыталась кого-нибудь вспомнить, отшучивалась, что я не ненавижу, я сразу убиваю и тут же забываю об этом, чтобы долго не морочиться – но правда, ни одной фамилии. Руби бегал вокруг меня, махал руками и кричал, что без врага жить нельзя, что это трусость, всеядность, слабость, отсутствие идеологии и т.д. Но мальчишкам в этом смысле как-то легче – perestukin, например, (которого я тут случайно скомпрометировала. Да и себя тоже) четко знает, что ненавидит космополитов, либералов и «Динамо-Киев» - жарко, до пены у рта; меня, видимо, спасает лень и нелюбознательность – может, и стоит кого-то сильно не любить, но у меня правда нет на это моральных сил.Я зато любовью как-то травлюсь всегда надолго и в самой тяжелой форме, к кому-нибудь одному и всему человечеству как частности. И даже по выздоровлении причину высокой температуры трудно ненавидеть – наоборот, получается как-то очень светло и честно дружить, и вообще общаться куда теплее, чем во время самого жара. И иммунитет как-то не вырабатывается совершенно к таким вещам, и слава богу.
- Ксюша, у меня жизнь как фамильный особняк с садом, только брошенный и страшно запущенный.
- А у тебя какой-нибудь свет в окошке?
- Только в одном, наверху.
- Не хотела тебя расстраивать, но это горит чердак.
Горит, горит, да. The roof is on fire, языкасто так, радостно. Улыбает странновато так, и в глазах огонечки такие нездоровые скачут. Искорки.
И нет бы научиться самой как-то по себе, без посторонних маячков, в темноте – так нет, никак нельзя без света в окошке. Абажурного такого света в окошке со стеклопакетами, под самой крышей, в старом доме номер таком-то.
Это у Тибора Фишера, кажется, было – «Я не всегда был мизантропом – когда-то я безумно любил людей, и они отвечали мне взаимностью – все, кроме одного. Я через всю жизнь пронес ее – неразделенную любовь к себе».
